Избранное

ЧАСТЬ III

ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА (1941 - 1945 ГОДЫ)

В КОНЦЛАГЕРЕ МИЕХИККЕЛЯ В ФИНЛЯНДИИ

О КОНЦЛАГЕРЕ И ЗАКЛЮЧЕННЫХ. В ЛАГЕРЕ ВУОРЕЛА. ВСТРЕЧА С БАБУШКОЙ

В Финляндии нас поместили в концлагерь Миехиккеля, расположенном в 25 км от станции Тааветти. В его состав входило несколько лагерей и за 1,5 года пребывания в концлагере мы, в разное время, находились в четырех его лагерях: Вуорела, Мусталампи, Касари и Каккосет. Некоторые из этих лагерей еще при нас были ликвидированы.

В концлагерь мы попали в ноябре-декабре 1941 года и пробыли там весь 1942 год и начало 1943 года.

В начале войны концлагерь оправдывал свое название по установленным там порядкам (карцер, телесные наказания, строгости), возможно, позднее, уже после нашего ухода оттуда, порядки там изменились.

Уже к концу нашего пребывания в концлагере, заключенных стали груп-пировать по национальному признаку. Например, в лагерях Мусталампи и Юккёсет содержались, в основном, русские, в Касари и Каккосет - ингерманландские финны, в Ююракко - мордовцы.

Мордовцы попали в лагерь чуть ли не целым колхозом с Карельского перешейка, куда они были переселены незадолго до начала войны на бывшую финскую территорию. В Финляндии, как оказалось, жило много мордовцев (состоятельных купцов), они потом много помогали находившимся в концлагере мордовцам.

Ингерманладские финны также получали помощь: от ингерманландских финнов из США (которую они сами распределяли, что сердило служащих лагеря), от местных окрестных финнов, да и охранники относились к ним более снисходительно.

Труднее всего приходилось заключенным в лагерях, где находились, в основном, русские, например, в Мусталампи. В этом лагере постоянно нахо-дилась семья маминой сестры Анни Яккимайнен (она с мужем работали в пекарне лагеря), да и мы больший срок пребывания в концлагере находились в "русских" лагерях Вуорела и Мусталампи.

Концлагерь Миехиккеля располагался в лесу, в бывших бараках рабочих, строивших линию Маннергейма. Бараки были теплыми и имелась хорошая баня. Лагеря были обнесены колючей проволокой.

В концлагере мы встретили Рождество (лютеранское) и Новый год с 1941 на 1942 год, а также с 1942 на 1943 год.

В первое Рождество (лютеранское) 1941 года мы находились в лагере Вуорела, где пробыли два месяца. Жители ближайших финских деревень собрали для детей заключенных угощение (булочки и прочее).

Одна из заключенных (из Белоострова) решила изобразить Деда Мороза, для чего явилась в вывороченной наизнанку шубе. При этом вид у нее стал таким страшным, что маленькие дети заплакали от испуга.

Маму в этом лагере привлекали к работе в качестве переводчицы при составлении карточек на лиц, находящихся в лагере.

Сюда, к нам, по полученному пропуску, пришла пешком нас навестить мамина мать (наша бабушка Кристина Толппа), которая находилась в лагере Мусталампи (в 15 км от Вуорела) вместе с семьей другой ее дочери Анни (ее мужем Матвеем Яккимайнен и их сыновьями Алваром и Павлом - нашими ровестниками). Бабушка рассказала о последних днях пребывания дома в Александровке, о сыне Туомасе и дочери Тююне.

Когда началась война, Туомас пошел записываться в ополчение, но его, по причине финской национальности, не приняли, к большому его огор-чению. Тююне подтрунивала над братом: "А ты сходи еще раз и скажи, что согласен пойти со своими харчами, может, тогда возьмут".

В тот день, когда вечером финские войска заняли Александровку, еще утром там были и Туомас, и Тююне, потом они поехали на работу в Ленинград. Последними словами Тююне были: "Прощай, мама, может больше не увидимся". И они не увиделись. Мать в тот же день была увезена на север, в Финляндию, а Тююне окажется в блокадном Ленинграде, в следующем году будет вывезена в Красноярский край, откуда уже не возвратится. Не увидит мать и сына Туомаса, который умрет в блокаде от болезни и голода.

За несколько дней до прихода финских войск в Александровку, туда приехала семья ее дочери Анни Яккимайнен. Она заехала к матери по пути в эвакуацию из рыболовецкого колхоза на Ладожском озере, где ее муж работал бухгалтером. Оттуда их вывезли на подводах, а вещи были отправ-лены на барже водой (и больше они своих вещей не увидели). Анни завезла детей к своей матери, а сама поехала в Ленинград за мужем, который еще до начала эвакуации уехал по делам в свое управление. Вскоре они вернулись, но из Александровки их семья уже не успела уехать, здесь их застал приход финских войск.

Мама узнала, что Анни еще успела сходить к нам в Кальяла, чтобы выяснить, успели ли мы эвакуироваться, но не застала уже нас дома (нас только что увели в укрытие в лес).

И бабушка, и Анни с семьей оказались в концлагере налегке, без какого-либо багажа. Бабушка ушла из дома, ведя за повод корову - самое ценное, что у нее было. Под обстрелом из Кронштадта начали в спешном порядке вывозить из села оставшихся жителей. Перед посадкой в машину она передала веревку, за которую держала корову, ближайшему финскому солдату. Потом ей говорили, что если бы она взяла расписку о сдаче коровы, то получила бы компенсацию. Но до того ли тогда было.

В концлагере оказался и мамин троюродный брат Иван Толппа с двумя сыновьями и сестрами, которые перед войной жили в поселке Оллила.

В ЛАГЕРЕ МУСТАЛАМПИ. РАБОТА В СТОЛОВОЙ

Бабушка и тетя Анни стали хлопотать, чтобы нас из лагеря Вуорела перевели в "их" лагерь Мусталампи. В Мусталампи заключенные были, в ос-новном, русские, но они (финны) находились там, поскольку Анни и ее муж работали в пекарне при лагере, также как и Мария Толппа (сестра Ивана Толппа). До того они все были в лагере Касари.

Их хлопоты увенчались успехом и нас перевели из лагеря Вуорела в лагерь Мусталампи. Теперь мы все вместе стали жить в одной маленькой комнатке. Ночью свободного места в комнате уже не оставалось. Тетя Анни с мужем спали на топчане. Бабушка с внуками Алваром и Павлом спали на полу. Мама с нами детьми спала на складной кровати, которую нам у быв-шей границы подарил финский офицер (мы с мамой спали вдоль кровати, а сестра поперек кровати, у нас в ногах), под нашей кроватью, только с головой наружу, спала мамина троюродная сестра Мария Толппа. Утром была проблема, чтобы выйти кому-либо за дверь. Но "sopu sijaa antaa" (в тесноте, да не в обиде).

Мама говорила, что забавно было тогда смотреть на нас четверых детей, когда мы выстраивались в очередь к горшку строго по возрасту: Лида, Алвар, я и Павел. Скоро маму направили работать в столовую, находящуюся на расстоянии 2 км от лагеря. Ночевать она приходила в лагерь, а днем мы, все дети, оставались на попечении бабушки.

Всех взрослых, находящихся в концлагере, посылали на разные работы. Маму определили в столовую Центра, в которой питался обслуживающий персонал лагерей (шофера, кладовщики и другие).

Мама потом говорила, что ей никогда в жизни не было так тяжело мо-рально работать, как в этой столовой (и так тяжело физически работать, как потом в поместье барона). И все это из-за заведующей столовой.

Это была уже немолодая женщина, из Хельсинки, жена полицейского, любительница выпить и погулять с мужчинами (Хильда Кумпула). Говорили, что ее выслали из Хельсинки за плохое поведение. Была она малограмотной, плохо считала и плохо знала свою работу. Тем не менее, ее назначили в концлагере вначале заведующей пекарней в Мусталампи (у нее тогда работали Анни и Матвей Яккимайнен и соответственно охарактеризовали ее маме, когда ту направили к ней не работу в столовую), потом заведующей столовой. Видно, в начале войны в концлагеря подбирались надзиратели с определенными чертами характера и эта "старуха" (как ее сперва в пекарне, а потом в столовой звали "за глаза") этим требованиям вполне соответствовала.

Кроме этой "старухи" и мамы, в столовой работали еще три русские девушки военнопленные (кажется, в советских войсках они служили в госпитале).

Находились они теперь в лагере вместе с ингерманландскими финнами. Все они были жителями Московской области. Шура (красивая брюнетка) и Настя (блондинка) были двоюродными сестрами и родом из Волоколамска, а маленькая толстенькая Нелли была из Можайска.

Вначале эти девушки носили свою советскую военную форму (мужские брюки и гимнастерки), потом их переодели в гражданскую одежду поступив-шую в лагерь по гуманитарной помощи. После этого они только иногда на-девали брюки, например, при мытье полов. "Старуха" не знала русского языка, а девушки финского и общение между ними велось через маму.

Заведующая столовой зорко следила, чтобы никто из ее подчиненных ничего за работой не клал в рот и по вечерам тщательно проверяла карманы - не позволяла вынести из столовой даже недоеденного куска хлеба.

И все же иногда удавалось обвести ее "вокруг пальца". Количество обслуживаемых столовой людей постоянно менялось и "старуха", которая плохо считала, иногда ошибалась и заказывала больше порций еды, чем тре-бовалось. Зато мама в уме считала отлично и на пальцах показывала девуш-кам, что, например, одна котлета будет лишней и ее, следовательно, можно съесть. Как-то одна из девушек взяла котлету, но не успела положить ее в рот, так как "старуха" обернулась, пришлось сунуть ее в карман передника. На переднике, естественно, появилось жирное пятно, которое заметила "старуха". Она обозвала девушку неряхой, ударила по лицу, но хорошо, что не догадалась заглянуть в карман передника.

Маме она постоянно напоминала: "Sina olet vanki" (ты пленная) и часто обзывала "ryssan akka" ("баба русского", но при этом в более оскорбительном выражении).

Во время нашего пребывания в концлагере, там был карцер (сажали на 7 дней) и применялось наказание плетьми. Как-то эта "старуха" назначила маме 25 ударов плетьми. Повод для этого был следующий.

Мама для ускорения варки варила кашу вначале в маленьком котле с тем, чтобы потом перелить в большой котел и доварить. "Старуха" придра-лась к этому "методу" и стала подступать к котлу. Мама ее не пустила, для чего выставила поварешку, которой мешала кашу. Та раскричалась, что "ryssan akka" (баба русского) хочет ее убить (поварешкой!). Потом, в предвкушении, что маму будут бить она ходила довольная. Но к ее большо-му разочарованию наказание отменили, узнав повод к нему.

Работникам столовой "старуха" даже не давала попробовать рыбы, ко-торую иногда ловили солдаты и на которую норма не была установлена. Когда солдаты об этом узнали, то они очень ругали "старуху". Ее никто не уважал, смеялись над ней и солдаты и даже как-то побили ее в темноте. Но все это не избавляло маму от постоянного общения с ней и много та ей "испортила крови".

Случались в столовой и забавные моменты. Один такой был связан с русской девушкой Шурой. Все три русские девушки держали себя строго, никаких вольностей не допускали и финские военные за это их уважали. Но как-то они подшутили над Шурой, воспользовавшись ее незнанием финского языка.

Шуру определили убирать комнату военного пастыря, немца. Он был одет в военную форму и в узких галифе и сапогах его ноги казались нео-быкновенно тонкими. Когда Шура спросила, как ей утром поздороваться с пастором, то ее научили такому приветствию: "Hyvaa huomenta herra pirkale kinttu" (доброе утро и далее: "pirkale" - это что-то вроде лучины и "kinttu" - голень). Выражение было Шурой старательно заучено и утром сказано пастору. Тот очень рассердился и Шура была наказана: ее на какой-то срок посадили на хлеб и воду. Когда работники столовой садились есть, то перед ней ставились вода и хлеб, но потом тайком удавалось дать ей чего-нибудь более сытного.

Из-за работы в столовой мама чуть не отведала плетей (как я уже писала), но также из-за работы в столовой она однажды избежала еще большего наказания.

Питание в лагере было скудное и заключенные пытались дополнительно достать что-нибудь на стороне у местных жителей или хотя бы набрать зелени или в лесу ягод. Для выхода из лагеря обычно просили пропуск на посещение врача, который был в другом лагере. Но часто уходили и тайком через проходы в колючей проволоке, которой был огорожен лагерь. Если при этом попадались, то тяжесть наказания зависила от того, кто это обнаруживал.

Особенно свирепствовал "musta kersantti" (чёрный сержант), как его называли (кажется, его фамилия была Мяенсиву). Обликом он походил на кавказца, но говорил чисто по-фински. Когда этот черный сержант застал двух русских женщин за забором, где они собирали щавель, то он загнал их в комнату и стал жестоко избивать, гоняя их от стены к стене. Потом говорили, что вся комната после этого была описана и окакана.

И вот этот сержант-зверь застал маму без пропуска довольно далеко от лагеря (в тот день она не работала). И что удивительно, оставил это без последствий. Правда, мама при встрече постаралась "заговорить ему зубы", но причина его снисходительности была в другом.

Когда этот сержант с другим сержантом и офицером впервые пришли в лагерь (после госпиталя), то сразу пошли в столовую, так как были голодны. Но было еще слишком рано и до открытия столовой оставалось много времени. Мама была уже в столовой и сказала им, что ничего еще нет, разве что осталось немного вчерашнего супа. Те обрадовались и сказали, что сьедять все, что угодно. Она смогла их чем-то накормить и с тех пор они испытывали к ней некую признательность.

И даже этот свирепый сержант не стал ее наказывать (недаром говорят, что дорога к сердцу мужчины лежит и через желудок).

Справедливости ради надо сказать, что не все надзиратели так плохо относились к заключенным. Были и хорошие финские офицеры, солдаты и женщины-лотты. Как-то одна старушка - ингерманландская финка ушла из лагеря и надзиратель нашел ее в деревне за 20 км. Он ее страшно ругал, привез в лагерь, оставил и пошел. Она побежала за ним и спрашивает: "Jakko, pitas putkaa tulla?" (Якав, надо ли придти в карцер?). Тот только плюнул.

Или нам, детям, одна лотта принесла деревянное крашеное ведерко. В нем потом стали держать нитки, иголки и прочую мелочь для шитья. Оно сохранилось до сих пор, напоминая о том времени.

Из этой столовой маме на какое-то время удалось вырваться, когда мы с сестрой заболели свинкой. За время ее отсутствия "старуху" за разные провинности понизили в должности и перевели поварихой на место мамы (эта "старуха" не позволяла работницам съесть лишнего куска, а сама время от времени ранее ездила в Хельсинки продавать продукты).

Новой заведующей столовой назначили бывшую лотту Элину, которая, как мама потом убедилась, была хорошей самостоятельной женщиной.

Военные, которые питались в столовой, потребовали, чтобы "старуху" вообще убрали из столовой и вернули прежнюю повариху - маму.

Мама никак не хотела возвращаться в столовую, но ей было сказано, что если не пойдет добровольно, то уведут насильно. Пришлось идти доб-ровольно. Правда, в связи с болезнью дочерей, ей удалось добиться кое-каких привелегий для своей матери (чтобы ее не направляли на работы).

С новой заведующей столовой мама сработалась хорошо. Та ей потом говорила, что "старуха" плохо о ней отзывалась и она даже опасалась ее прихода. Когда теперь мама изредка уходила в лагерь (уже в Касари) к семье, то Элина давала ей паек за время ее отсутствия (чего не делала "старуха") и даже кое-что добавляла от себя.

Элина удивлялась, какие хорошие русские девушки (военнопленные), как строго они себя держат. Говорила: "У нас на фронте таких много не найдется" (имелись в виду лотты).

В ЛАГЕРЕ КАСАРИ. ЕЩЕ ОБ ИЗБИЕНИЯХ В КОНЦЛАГЕРЕ. ПОМОЩЬ МЕСТНЫХ ЖИТЕЛЕЙ. РАБОТА В ДРУГОЙ СТОЛОВОЙ

После года (приблизительно) нахождения в лагере Мусталампи, бабуш-ку (которая плохо знала русский язык) и маму с нами, детьми, перевели в лагерь Касари, входивший, как и другие лагеря, в состав концлагеря Миехиккеля. В лагере Касари были в основном ингерманландские финны и было несколько эстонцев. Семья Яккимайнен осталась в лагере Мусталампи, так как Анни с мужем работали в пекарне при лагере.

С одной эстонской семьей, находившейся в лагере Касари, мама после войны встретиться в Эстонии, где мы будем жить в г. Валга, а они на селе, недалеко от города. Их девушку Линду из лагеря (возможно, это случилось в лагере Муола) попытались увезти финские солдаты на велосипеде, но ох-ранники настигли угонщиков и вернули ее в лагерь.

Теперь мама иногда навещала свою семью уже в лагере Касари. И снова мы с сестрой заболели, теперь коклюшем и в очень тяжелой форме.

На все лагеря, входившие в состав концлагеря Миехиккеля, был один врач - военнопленный эстонец Куц, который объезжал лагеря на велосипеде. И в каждом лагере была медицинская сестра - лотта. Врач иногда заезжал в столовую и рассказывал маме (которая теперь уже в лагере не ночевала), как чувствуют себя ее дети.

Мама решила снова отпроситься с работы из-за болезни детей. Теперь предварительно она нашла себе замену в столовую - бывшую односельчанку Марию Курьянен. До революции родители Марии в одно время были в работниках у маминых родителей, жили в их доме, где даже родилась их дочь Мария в один год с мамой. Эту Марию с лагеря постоянно направляли на сельхозработы и она охотно согласилась пойти работать в столовую. Когда у мамы в штабе спросили, умеет ли ее рекомендуемая готовить пищу, то мама ответила, что та даже работала в ресторане в Белоострове (не пояснив, что она работала там официанткой).

Таким образом, с работой в этой столовой было покончено уже оконча-тельно и она пока, на время болезни детей, стала жить с нами в лагере Касари.

Мария Курьянен через несколько лет умрет от болезни в Финляндии. Это будет в то время, когда всех советских заключенных увозили обратно в Россию.

Еще немного о наказаниях в концлагере Миехиккеля.

В этом лагере оказалась финка из Белоострова, родом из Финляндии. Она еще в молодые годы участвовала в финской революции и после ее пора-жения ушла в Россию. Теперь ей было лет 40. Лагерное начальство узнало о ее прошлом, ее изолировали и пытали в отдельно стоящем домике. К этому домику бегал мальчик из столовой, помогающий на кухне, и кое-что слы-шал. После эту женщину в лагере уже не видели.

Другой пример. Как-то маму позвали из столовой в качестве перевод-чицы в контору и она стала невольным свидетелем, как били одного зак-люченного русского из гражданского лагеря. Тот работал в лесу, где его лошадь повредила ногу. За это надзиратель стал избивать его кулаками, пока тот не упал, где и остался лежать. Мама потом узнала, что он умер. А маме сержант пригрозил, что если она кому скажет о том, что видела, то с ней будет то же самое.

Приведу еще один случай избиения, но уже не в гражданском лагере, а в лагере для советских военнопленных (за пределами этого лагеря). Там оказался мамин двоюродный брат Каапре Репонен, сын ее дяди Павла из Белоострова. Он с другим пленным (его двоюродным братом со стороны ма-тери) выбрались за ограду лагеря и пошли в ближайшее село, чтобы достать еды. Зашли в дом, а там оказались финские солдаты. Те их схватили и стали избивать. Каапре отбили почки. Другому досталось меньше, так как в лагере их хватились, приехали за ними и прекратили избиение. Каапре, совсем уже больного, позднее выпустили из лагеря и даже дали пенсию. Но он уже был не жилец на этом свете, прожил после этого меньше двух лет.
Пока дети болели, мама оставалась в лагере Касари.

Поскольку питание было недостаточное, она пыталась достать что-нибудь на стороне на заработанные стиркой в Хииреля деньги.

Моя сестра была особенно привередливая в еде и не хотела есть ла-герную пищу. Тогда бабушка ее обманывала. Наливала полученную похлебку в кастрюлю, ставила на печь и подавала уже, как собственного приготовления. Дети при этом получали, что погуще, а мама с бабушкой ели пожиже.

Уходила мама из лагеря по полученному (по разному поводу) пропуску.

В деревне Касари мама познакомилась с очень хорошей большой финс-кой семьей Реммили. Зашла в их дом перед рождеством (лютеранским), чтобы купить картошки. В комнате у них в это время стояла голая елка, на которой висели две открытки. Они дали маме на праздник кусок пирога, немного масла и предложили заходить. Хозяйство у них вел, в основном, средний брат Ялмари с женой Анной, у них были две дочки приблизительно наших лет. С ними жили два его холостых брата (немного "не в себе") и сестра Ева.

Мама стала заходить к ним за молоком. Как-то она пришла, а дом горит. Его поджег младший брат. Объяснил, что дрался с чертями: кидал в них нож - не помогло, а как поджег, они сразу исчезли. После пожара стали жить в маленьком домике, где раньше жила сестра Ева.

В один из ее приходов попросили помочь убирать рожь, хотели кончить уборку в этот день. Мама помогла жать и убирать, дело привычное с детства. После работы ее накормили и даже угостили кофеем. С собой дали, кроме молока, круглый каравай хлеба, в которую под надрезанную корку положили кусок масла. Вечером у нас в лагере был пир.

К ним в погреб мама перенесла бутылки с вареной черникой (без са-хара), которые до того держали под крыльцом лагерного барака. Чернику бабушка с сестрой Лидой собрали на территории лагеря.

Ялмари говорил маме, что если победят русские, то их всех, пожалуй, сошлют в Сибирь. Мама их "утешала": "Не бойтесь Сибири, я там была, жить можно. Поедем вместе".

Но было и другое отношение местного населения к заключенным, в том числе и ингерманландским финнам. До знакомства с указанной семьей, мама заходила в другой дом этой деревни, чтобы купить картошки. Хозяева уже было согласились продать, но тут вмешалась совсем молоденькая девушка, их дочь. Она сказала, что лишнюю картошку они отдадут государ-ству, а оно уже знает, кого ею накормить. Так и не продали.

Когда дети выздоровели, маму снова стали направлять на работу. В лагерь приехал начальник штаба и велел ей идти уборщицей в штаб. Ей этого очень не хотелось и она стала "плести" небылицы, что убирать не умеет, что дома держали работниц, которые мыли полы (как будто не она девушкой нанималась работницей в семьи в Петербурге, да и дома за нее никто полов не мыл), а в магазинах, где она потом работала, не было уборщиц (были только в Ревде). Тем не менее, эта не самая удачная ложь по-действовала и ей было сказано, что если она до сих пор не научилась мыть полы, то они ее этому учить не будут, найдут, кто это умеет делать.

При разговоре присутствовал начальник охраны лагеря Яакко. Он смеялся при ее возражениях, так как они находились в комнате, где еще не просох пол, который она недавно вымыла. Но он ее не выдал.

Через некоторое время ее направили на работу поваром, но уже в Другую столовую (штаба), на место заболевшей вольнонаемной финки срочно потребовалась замена. При этом с иронией был задан вопрос: "Надеюсь, готовить ты умеешь?" (знали, что до того она уже работала в столовой). - "Умею".

В столовой при штабе работало всего два человека. Ее напарницей была также ингерманландская финка из Александровки и также ее муж был русским и в лагере она была с детьми (Зина-Ида Сергеева-Пипаринен).

Обслуживали они человек 20. Народ был молодой, любили пошутить. Спрашивают у мамы: "Сколько парикмахер заработает на голове ..." (и указывают на лысого). Мама: "Умрет с голоду" (все смеются). Или мама, посмотрев в окно, говорит зав. складом (почти земляку, родом из Уусикиркко, где была сельхозшкола и куда ее до закрытия границы намеревался отец отдать учиться): "Юсси, твой двоюродный брат идет". Тот бросается к окну и с разочарованием говорит: "Это же мордвин идет" (тот нес дрова в столовую). - "А разве мордва не одного племени с финнами? Да и откуда мне знать, есть ли у тебя вообще двоюродный брат".

Как-то в столовую зашел адьютант начальника штаба, родом из Выбор-га (тоже почти земляк). А мама в это время пропускала через мясорубку картофельные очистки, чтобы сделать по домашнему способу крахмал, необ-ходимый для киселя. Тот поморщился и сказал: "Не видим, так и не знаем, чем нас кормят. Оказывается, картофельными очистками". На что мама привела ему финскую пословицу: "Kesen tekoista tyota, ei saa nayttaa hullul, eika herral" (незаконченную работу нельзя показывать ни дураку, ни господину). Когда тот ушел, ее напарница стала маму ругать, зачем она так сказала, тот, вероятно, на "дурака" рассердится. И когда вскоре маму вызвали в штаб, то напарница предположила, что из-за сказанной пословицы. Но, оказывается, мама потребовалась в качестве переводчицы. Пришел русский заключенный, которого посылали работать на село. У него развалилась обувь и требовалось ее заменить. Мама перевела и ушла.

Часто с мамой беседовал зав. складом обмундирования, его называли "ratti Mikko" (тряпочный Михаил). В гражданской жизни он был писателем. Кажется, одно из его произведений называлось "Солнце садится на западе". Жена его жила в Котка. Он называл концлагерь "женским заповедником", имея в виду, что здесь было запрещено заводить романы с заключенными.

Была уже поздняя осень, а мама все еще ходила без чулок. Как-то за обедом один и говорит насчет ее голых ног, что это, конечно, красиво, но не совсем по сезону. На что мама с обидой ответила, что кто не хочет видеть голых ног, пусть покупает чулки, что она уже больше года работает в лагере, а не копейки не получила зарплаты, на что же ей делать покупки. Все посмотрели на начальника снабжения. Тот сказал, что у него женских чулок нет, а только мужские шерстяные носки, да и те разношерстные без пары. Спросил у мамы, сколько пойдет носок на одни чулки. Ответила: семь. Получила направление в склад. А там не поняли и вместо 7 штук дали 7 пар и еще одну добавили от себя. После, бабушка в лагере Касари связала всей семье чулки, да еще на что-то хватило. Так, случайно, удавалось кое-что доставать.

Многие военные воспользовались маминым рецептом варки "кофе" из жареных зерен ячменя и ржи, в деревне Кальяла их вместо кофе заваривали с цикорием. Перед отъездом в отпуск, многие приносили маме зерна, чтобы она их поджарила, и потом отвозили домой гостинец.

К этому времени, семьи Яккимайнен в лагере Мусталампи уже не было. Их направили работать на село (в 1942 году). Охранник этого лагеря добился, чтобы их отправили в хозяйство его родителей. Но там к ним относились, как к пленным. Работа была тяжелой, питание плохим, обращение грубым. О том, как плохо им там живется, Анни написала в письме матери и сестре. Мама отнесла письмо в штаб и Яккимайнен перевели в другое хозяйство. Люди там были хорошие, соответственно и отношение.

В ЛАГЕРЕ КАККОСЕТ

Из лагеря Касари нас снова перевели в другой лагерь - "Kakkoset". Одна из причин перевода заключенных из лагеря в лагерь была связана с реорганизацией или ликвидацией отдельных лагерей.

С этого лагеря мама уже не ездила на работу в столовую, а выполняла разную работу в самом лагере. Про нее одна лотта сказала, что у нее: "Viisi virkaa, ja kuudes nalkaa" (пять занятий и шестое - голод).
Вместе со старой знакомой Анной Ланкинен (женой двоюродного брата Матильды Репонен, она была в лагере с двумя сыновьями наших лет - Кауко и Тармо) она подменяла поваров лагеря, когда тем давали выходной. И снова она оказалась очевидцем, когда били заключенных, которые пришли из другого лагеря (что было запрещено) и стали рыться в мусорном ящике у столовой. Женщин (русских) схватили и потом избили в зале. А маму и Анну Ланкинен, которые в это время шли в столовую варить конину для заключенных, на это время заперли.
Другим занятием была топка бани. Нелегко было зимой издалека вруч-ную натаскать воды в огромные котлы. Им с Анной Л. помогал в этом Карвосен Пааво из Александровки, который был известен тем, что хорошо вязал кофты и свитера.

В лагере пригодилась наша швейная машинка, которую маме вернули солдаты. На ней мама и еще одна женщина (мать девочки Импи) к Рождеству сшили всем детям лагеря обновы из военного обмундирования США, присланного финнам в качестве помощи еще к "зимней" войне. Шили в служебной комнате в тайне от всех, размер определялся "на глазок". Мы с сестрой и Импи получили сарафаны, другие платья и т. д.

За время пребывания в концлагере, мама получила официальное предложение "руки и сердца" от одного охранника. Тот был вдовцом, у него тоже было двое детей, жил с матерью и имел хозяйство недалеко от Тампере. И готов был взять Мари с ее мамой и двумя детьми. Но, как видно, из этого сватовства ничего не получилось.

Настал конец и нашего пребывания в концлагере. Маму (с детьми), как и многих других, направили работать на село.

В концлагерь поступила заявка от помещака-барона Индрениуса-Залевского из "kartano" (усадьбы) Ахвенкоскен (4 км от Пюхтяя) на 6-8 военнопленных и одну повариху для приготовления для них еды. Ему потре-бовались работники, так как местные здоровые мужчины были на фронте и в имении остались только женщины, инвалиды и больные. А имение было большое, как потом барон говорил маме - 6 км во все стороны. При этом одна сторона кончалась берегоиФинского залива.

Поварихой направили маму. При расставании бабушка просила дочь, чтобы она постаралась каким-нибудь образом вызвать ее к себе. Мама обе-щала.