|
ЧАСТЬ 1.
ЖИЗНЬ В ИНГЕРМАНЛАНДИИ (1907
- 1929 годы)
ПЕРВЫЕ ГОДЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ ДО
СМЕРТИ ОТЦА В 1922 ГОДУ
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В ФИНЛЯНДИИ.
ГОЛОДНЫЕ ГОДЫ
Гражданская война в Финляндии (Luokkasota) и отступление
в Россию "красных финнов" превратили
приграничную деревню Кальяла чуть ли не в прифронтовую
полосу. Постоянно были слышны со стороны Финляндии
пулеметные очереди, там гибли люди. Отец при этом
успокаивал младших детей: "Это каменки (печки
в бане) разбирают".
Некоторые пришедшие из Финляндии
оставались жить в деревне, женились, у них появились
дети (Вейялайнен Хилма и Туомас, Пахму Импи).
Судя по рассказам очевидцев, гражданская
война в Финляндии была ужасная. Это был "белый
террор". Революционеров, как мужчин, так
и женщин, как холостых, так и многодетных, подвергали
жестоким мучениям, безжалостно убивали. Недаром
"белых" за жестокость прозвали "лахтари"
(забойщик скота). Мама говорила про корпус "jaakari"
(якяри): "Звери были, сколько своего народу
загубили". Когда мама во время Второй мировой
войны оказалась в концлагере в Финляндии, она
на офицерском кителе увидела знак принадлежности
к "лахтари" (lahtarin merkki). Тот заметил
ее внимание к знаку и спросил, знает ли она, кто
такие лахтари. Она ответила: "Знаю".
И тот ничего больше ни сказал.
После революции в деревне появилось
много пришлого народа. Кроме революционеров из
Финляндии, это были пограничники, рабочие Путиловского
завода, башкиры.
В доме маминых родителей, в комнате,
где раньше жил жандарм, теперь временно обитали
башкиры. После их ухода комнатой больше невозможно
было пользоваться: они разобрали в комнате печку
и на ее месте разводили костер, вся комната была
закопченая.
Прежде в деревне не было воровства.
Двери домов и погребов не зак-рывались. Иногда
ребята после танцев зайдут в чей-нибудь погреб,
выпьют молока и взамен положат деньги. Теперь
положение изменилось. Как-то подняли тревогу,
а это оказалось, что один из башкир забрался в
чей-то погреб за продуктами.
Первые послереволюционные годы были очень голодными.
Голод коснулся и деревни, где вынуждены были печь
лепешки из семян клевера и тимофеевки (покупали
их на складах в Петрограде). В голодный 1919 год
родилась одна из сестер Мари - Айно, и у ее матери
были проблемы с кормлением ребенка (пропало молоко).
Солдаты за еду помогали деревенским
жителям в уборке урожая. По окончании уборки они
еще копались на полях и находили кое-что для себя.
Посередине деревни (в сосновом бору) был поставлен
часовой. И когда мимо него проходили дети в школу,
он их останавливал и требовал предъявить "пропуск".
Имелась в виду какая-нибудь еда. Зная это, мамы
специально давали детям что-нибудь для него.
В это трудное время большим подспорьем
семье стал паек, который получал мамин отец за
работу углежёга. В те времена паровозы топили
древесным углем и по деревням искали углежёгов.
Маминому отцу эта работа была хорошо знакома,
так как он вырос в доме дедушки-кузнеца и ему
ранее доводилось жечь уголь для кузницы. Теперь
это умение пригодилось и он стал углежегом.
Как ни голодно было в деревне, жители
собрали молоко для Петрограда (в виде "гуманитарной
помощи"). Доверили его отвезти в город маминому
отцу. Мари, как всегда, поехала с ним. Привезли
молоко в Комитет на Литейной. Он находился в старинном
особняке с лифтом, на котором и каталась Мари,
пока отец выяснял, куда сдать молоко. Вернулся
отец с моряком, у которого были ружьё и перевязанные
на груди крест-на-крест пулеметные ленты. Он сел
в сани на бидоны с молоком и поехали дальше. Приехали
к Зимнему дворцу, куда заехали со двора. Там выгрузили
бидоны с молоком (бидоны не вернули) и пустыми
поехали обратно в деревню.
По дороге домой заехали в Парголово
к знакомым, отдохнули. Там их угостили картошкой
с вяленой треской и подсолнечным маслом. Когда
снова поехали, отец дал дочери вожжи, а сам лег
в телеге. Та просит: "Только не засни"
- боялась разбойников. Отец конечно заснул и,
по своему обычаю, беспробудно проспал почти до
деревни. Но ничего не случилось в дороге, не могло
случиться, так как разбойники уже исчезли. Некого
и нечего было грабить. По дороге, прежде такой
оживленной, почти перестали ездить.
ОТЕЦ ВЗЯТ НА ФРОНТ В СВЯЗИ С НАСТУПЛЕНИЕМ
АРМИИ ЮДЕНИЧА. ФИНСКИЕ КОММУНИСТЫ. УГРОЗА ВЫСЕЛЕНИЯ
ЖИТЕЛЕЙ ДЕРЕВНИ
При наступлении на Петроград белогвордейской армии
Юденича (октябрь - ноябрь 1919 года), на фронт
были призваны многие мужчины из деревни Кальяла,
начиная почти от подросткового до 45-летнего возраста.
Был призван и мамин отец, хотя ему уже исполнилось
45 лет, он был очень болен и нуждался в строгой
диете при язве желудка. Кроме того, он был единственный
кормилец многодетной семьи: Мари было 12 лет,
Анни - 10 лет, Михаилу - 6 лет, Туомасу - 4 года,
Матвею - 2 года, Айно - новорожденная). То, что
он был болен видно было по внешнему виду: бледный
и неестественно худой при высоком росте. Но часто
ли принимается во внимание властью судьба одного
человека и его семьи?
Его младший брат Михаил Толппа также
был призван в армию, но по дороге туда сбежал
в Финляндию (не поехал вместе со всеми на лошади,
а сказал, что скорее дойдет напрямик через лес).
Его семью (также много-детную) из-за этого выселили
из деревни. Они построили себе дом в с. Белоостров,
у леса. А их дом в деревне Кальяла (по соседству
с домом ма-миных родителей) заняли коммунисты
из Финляндии, там стало что-то вроде их штаба.
Отряд, где служил мамин отец, отвели
однажды ненадолго на отдых в Петроград. Об этом
узнали в семье от его сослуживца, приехавшего
неле-гально домой в деревню. Когда тот возвращался
в город, Мари поехала с ним повидать отца (ехали
кружным путем, чтобы миновать патрули: до станции
Ланской, оттуда на трамвае до Васильевского острова).
Отца встретили в воротах казармы.
Он шел с тазиком за едой: высокий, худой, в трофейной
офицерской шинели до колен (шинели по его росту
не смогли подобрать). Принес кашу на 5-6 человек,
Мари нашли ложку и она вместе со всеми ела кашу
из тазика.
Здесь она встретила бывшего одноклассника
- озорника школы, который, сидя за ней, пинал
ее ногами. Теперь он был уже солдатом в шинели
до пят. С ним вместе были в отряде его отец и
старший брат.
Мари привезла отцу из дома гостинцы
из хороших продуктов, удивив его таким богатством.
***
Эти продукты заработала сама Мари, совершенно
неожиданно для себя и даже с риском для жизни.
"Красные финны", которые расположились
по соседству в бывшем доме дяди Михаила, попросили
мамину маму, чтобы та отпустила Мари (13 лет)
отвезти в Белоостров Калле Туомайнену некоторые
вещи.
Его и его жену Анну (красногвардейцы из Финляндии)
в семье хорошо знали, так как одна из пяти коров
была записана за ними (тогда ограничивали число
коров в семье) и им постоянно за это возили молоко.
Мать согласилась и Мари поехала, с ней должна
была ехать еще одна девочка, но та в последний
момент отказалась.
В пути маму удивило, что лошадь
с большим трудом поднимает сани на подъемы, которых
было много на холмистой местности. Сани были неболь-шие
с высокими краями, груз внизу, сверху слой сена.
Она порылась в телеге и нащупала под сеном оружие,
короткоствольное, типа маузера. Оно прибыло из
Финляндии, оттуда много всего доставлялось красногвардейцам.
В Белоострове этот груз уже ждали,
перегрузили на машину. А Мари накормили и дали
для семьи разных продуктов (муки, рису, шпика).
Тогда было голодное время и для семьи без отца
это было очень кстати.
Обратно в деревню она ехала с Калле
Туомайненом и Вилхелм Матикайненом уже в других,
маленьких санях, сидела у них в ногах. По дороге
в лесу их обстреляли из-за кустов. Те пригнули
Мари вниз и погнали лошадь. Когда вскоре дорога
свернула, выстрелы прекратились.
Из статьи одного из журналов "Карелия"
за 1995 год (№9) мама узнала, что ее прежний знакомый
"красный финн" Туомайнен был впоследствии
арестован (вначале из-за разборки между финскими
коммунистами) и нахо-дился в заключении в разных
тюрьмах, в т. ч. в Соловецком монастыре, а в 1938
году был снова арестован и расстрелян. Правда,
последнее относится к Карлу Туомайнену, а не Калле,
но это, вероятно, следствие перевода имени.
По просьбе финских коммунистов маме
также приходилось перегонять лошадей от границы
до Белоострова: по одной, привязав ее сзади к
саням.
***
В период нахождения отца на фронте,
возникала угроза выселения всех жителей деревни
Кальяла. Опасались, что белофинны при преследовании
красногвардейцев до границы, мстя им и советской
власти, могли, например, увести коров из приграничных
российских (ингерманландских) деревень. В то время
были уже сожжены приграничные деревни Алакюля,
Майнила, Аккаси.
Начали с того, что велели всех коров
перегнать подальше от границы. Мать не могла оставить
малолетних детей и хозяйство и пришлось Мари,
как старшей из детей, находиться одной с коровами
в чужой деревне Моттури (у тети ее мамы) и полностью
их обслуживать: пасти, доить, мыть посуду и т.
д. Молоко отдавали солдатам, которые располагались
недалеко.
Затем она была с коровами в другой
деревне, пока со своей тетей Анной (сестрой ее
матери) не перегнали их, таясь по укромным лесным
местам, в Белоостров на ее широкий двор. Дом тети
Анны был сравнительно недалеко от ее родительского
дома - теперь дома ее брата Павла Репонен (за
2-3 дома). Муж тети Анны, Николай Ланкинен, умер
еще до революции, в 1916 году, в больнице в Выбрге,
когда их дочери Матильде было всего 3 года, а
сыну Ялмари еще меньше. Сын также вскоре умер
и его хоронили в тот самый день, когда родилась
сестра Мари - Айно (о ее рождении ей сказали соседи,
когда она шла с похорон).
Хозяйством тете Анне было не прожить:
земля плохая, лошади не было, держала только двух
коров. Поэтому она поступила работать на завод,
вырабатывающий целлюлозу, который располагался
на одной из плотин на реке Сестра. Работа была
тяжелая - снимала кору с метровых бревен (балансов).
Пройдет не так много лет, как вынуждены будут
перейти в рабочий класс почти все ее родственники.
К Анне перешла жить от сына Павла
ее мать, которая не смогла ужить-ся с его второй
женой. Мари и раньше часто навещала свою тетю
Анну и бабушку Марию. Когда тетя стала работать,
они с Матильдой обычно ходили на завод за щепками
для растопки печки.
Теперь, когда коровы были в Белоострове,
из деревни Кальяла (за 7 км) стала приходить мамина
мама за молоком для семьи. Однако, вскоре коров
удалось перегнать обратно домой в деревню и в
этом помогли красно-гвардейцы из Финляндии, некоторые
из которых временно жили в мамином доме. Был среди
них и паренек лет 16 Эмели Алениус. Создали видимость,
что корову гонят из Белоострова на пропитание
красногвардейцам: Мари гнала корову, и их сопровождал
Эмели с винтовкой. Так по одной и пе-регнали всех
коров домой.
Потом было объявлено жителям о выселении
всех жителей деревни и некоторые даже выехали.
Но каким-то чудом тогда устроилось так, что людей
на этот раз все же не выселили.
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ ОТЦА (КРОНШТАДСКИЙ МЯТЕЖ,
ЗАЛОЖНИКИ И Т. Д., КОНФИРМАЦИОННАЯ ШКОЛА, СМЕРТЬ
ОТЦА)
Когда в 1921 году (23 февраля -
18 марта) начался Кронштадский мятеж, мамин отец
был уже дома. С деревень стали брать заложников.
Кажется, опасались, что жители поддержат восставших.
Узнав, кого уже взяли заложниками в Белоострове,
отец сказал жене, что за ним тоже придут и попросил
ее принести сливок, чтобы сбить масло в дорогу.
За этим занятием его и застали, когда действительно
пришли его арестовывать (трое русских солдат с
ружьями, не местные). Отец сказал пришедшим: сядьте,
попейте кофе, пока я масло собью в дорогу. С деревни
Кальяла тогда взяли троих заложников.
В селе Белоостров в заложницу взяли мамину ровесницу
- ее 14-ти летнюю двоюродную сестру Марию Репонен.
Пришли за ее отцом, а так как ни его, ни других
из старших не оказалось дома, то увели ее.
Кронштадт по линии птичьего полета
был сравнительно недалеко от деревни Кальяла.
Так, огонь маяка оттуда в ночное время периодически
освещал одну из комнат в доме, а по стрельбе из
пушки в 12 часов определяли время. Летом это являлось
сигналом, что пора гнать коров домой на обеденное
время.
Во время мятежа Мари оказалась одна
дома с младшими детьми. Отец был взят в заложники,
а мать ушла к своей матери в Белоостров и осталась
там ночевать. Она уложила детей спать, а сама
стала смотреть в окно. Было видно и слышно, что
Кронштадт бомбили: и по небу, которое временами
полыхало огнем, и по грохоту взрывов, которые
потом раздавались. Бомбили моряков, "наших",
как потом говорила мама, имея в виду, что все
они, в основном, были из деревень.
Заложники находились в Озерках,
куда родные поехали их навестить. Когда приблизились
к дому, где они содержались, отец мамы их заметил
и запел, чтобы дать знать, где они находятся.
Передачу для них взяли. Когда поехали к ним во
второй раз, то встретили всех троих заложников
из деревни на дороге, их уже отпустили и они шли
домой.
Через какое-то время Мари со своим
отцом и троюродным братом Иваном Толппа шли в
Белоостров и у кривого моста (vaara silta) встретили
колонну участников Кронштадского мятежа - моряков,
по четыре в ряд под конвоем. Им сказали: "Отойдите,
сядьте за канавой, пока братишки пройдут".
Их вели на расстрел. Недалеко и расстреляли.
***
После возвращения отца с фронта
старшая дочь Мари снова стала первой помощницей
и постоянной спутницей отца. Отец косил, она ворошила.
Вместе делали стога: он подавал, а она принимала
наверху (вниз со стога потом соскальзывала по
жерди, которую подставлял отец).
Как-то подсчитали, что сделали 11 стогов. Зимой
ездили за сеном. Если в дороге у ней мерзли ноги
(валенок не носили, а только ботинки и шерстяные
чулки), то он снимал одни из своих рукавиц, надевал
ей на ноги и укутывал их сеном. Тогда взрослые
носили двое рукавиц: шерстяные и кожаные. И, кроме
того, для тепла еще "rannikat" - вязаные
шерстяные полоски, закрывающие запястья.
Вместе ездили в Петроград продавать
молоко и покупать облигации для себя и некоторых
соседей. Тогда налог платили облигациями, которые
надо было купить в банке. В 1922 году отец стал
уже таким больным и слабым, что не мог стоять
в очереди за облигациями и сидел на подоконнике
банка, пока дочка за него их покупала. В последнее
посещение банка пришлось Мари даже нанять извозчика,
чтобы довез их до кондитерской, где они оставили
свою лошодь - сам отец уже не смог бы дойти. После
этого отец без помощи (в т. ч. старшей дочери)
даже в бане не мог вымыться.
Отец окончательно потерял свое здоровье
на фронте, куда ушел уже больным с язвой желудка.
Если дома он соблюдал какую-то диету, то там питался
чем попало, например, даже галетами. И после его
возвращения состояние здоровья все ухудшалось.
В деревне врача не было и никакой
медицинской помощи он не мог получить. Только
иногда местные жители обращались к врачу ближайшей
воинской части, но в основном учились домашними
средствами. Так, царапины и ссадины на ногах (дети
начинали бегать босиком чуть ли не после таяния
снега) лечили в бане: парили ноги веником из лютиков.
К слову, зимой из бани всегда бежали по снегу
босиком. Порезы заживляли хорошо и быстро порошок
из древесного угля или зола и сажа. От простуды
избавлялись в горячей бане, которая топилась по
"черному" (интересно, что в Эстонии
веники в парной некоторые посыпали солью). Растяжение
сухожилий и ушибы лечили, перевязав больное место
толстой ниткой на несколько раз без узелков (эффект
при этом достигался теплом от нитки и легким массажем
при движении руки или ноги). При переломах вместо
гипса использовались лучины. Применялся массаж,
который делала в бане "hieroja" (массажистка),
ставились на тело коровьи рога и т. д. Испытала
и я самодельное лечение бабушки. Когда у меня
в 4-5 летнем возрасте заболело ухо, то бабушка
(мамина мама) лечила его дымом: из бумаги была
сделана очень длинная воронка (кулек), узкий конец
которой вставили в ухо, а противоположный конец
подожги. Вероятно, польза от этого лечения была,
но я запомнила только то, что очень орала и энергично
сопротивлялась такому лечению.
Несмотря на то, что мамин отец при
советской власти воевал на фрон-те, что он был
очень больным (не говоря уж о том, что у него
большая семья, где были только малые дети), его
дважды за короткое время пытались арестовать.
Кажется, он был у новой власти на особом счету,
как церковный староста и лицо, избранное еще при
царской власти. Оба раза его спасал от ареста
брат его жены Павел Репонен, который в то время
(недолго) работал в волостном управлении в Белоострове
и мог увидеть списки на арест. В первый раз он
воспользовался тем, что в этом списке неточно
(с ошибкой) было записана фамилия Толппа. Он сказал,
что такого в деревне Кальяла нет. Во второй раз
ему удалось предупредить его об аресте и передать,
чтобы он на время скрылся. Отец ушел на дальний
покос, куда его жена носила ему еду (под видом,
что ходит туда косить). Когда пришли его арестовывать
(с обыском), отца уже дома не застали. При этом
один из пришедших (русский чекист) провалился
в подпол, который временно был закрыт жердями.
Приходили обычно ночью и при обыске брали "что
плохо лежит". Так, в прежние приходы (обыски)
мамина мама лишилась ботинок, а отец часов с цепочкой,
которые висели на стене. И то и другое было получено
"контробандой" с финской стороны по
"бартерному" обмену, местом обмена была
обычно копна сена на покосе у реки с российской
стороны. Поэтому на этот раз Мари быстро положила
имеющиеся в семье деньги себе за пазуху, взяла
на руки годовалую сестру Айно и так ходила за
пришельцами по дому.
В год смерти отца (1922 г.) семья
лишилась своей последней лошади. Была она еще
молодой и очень понятливая, ею можно было не править
- сама шла, куда надо. И еще она не любила ехать
вслед за другими лошадьми, обязательно их обгоняла
и ехала впереди. И эта лошадь, когда ее в последнее
время отпускали свободно пастись, дважды в непродолжительное
время странным образом оказывалась в болоте, где
застревала настолько глубоко, что ее с трудом
оттуда вытаскивали. Третий раз ее спасти не удалось,
она все же утонула. Ее нашли лежащей у края сравнительно
неглубокой яма с водой, с головой, вытянутой под
воду. Она как бы специально искала смерти (лошадь-самоубийца).
Это напоминает истории про китов, которые иногда
как будто специально выбрасываются на берег.
***
В год смерти отца Мари училась в конфирмационной
школе (rippi koulu) в Юкках, недалеко от Парголово
(между Левашово и Парголово). В Белоострове этой
школы уже не было, да и в Юкках это был последний
выпуск. Никто из маминых сестер и братьев конфирмационную
школу больше не посещали. Мари тогда шел 16-й
год, ранее 15 лет в эту школу не принимали.
Если раньше в Белоострове в эту школу девушки
и юноши ходили учиться в разное время, то теперь
находились одновременно. Так, вместе с Мари в
школу ходил ее троюродный брат Иван Толппа, а
также их ровесник из Белоострова Тойво Ланкинен.
Учились две недели, а жила она это время с двумя
подругами у своих родственников в Юкках - Томми
и Анны Кисконен (у них не было своих детей).
Иногда большой компанией шли домой
в деревню Кальяла. Их попутчиком до Белоострова
был Тойво Ланкинен, очень веселый парень, который
всю дорогу всех смешил. Он часто участвовал в
любительских спектаклях. Мари запомнилась комическая
сцена из одного спектакля, где действие происходило
в бане и "актеры" хлестались веником.
Когда она в шестидесятых годах в Петрозаводске
увидела Тойво Ланкинена на сцене финского театра
- уже известного артиста, это ее не очень удивило,
помня, каким он был еще совсем юным. Также все
вместе ходили на танцы в Белоостров или в Парголово
II, где жили в основном финны (в отличии от Парголово
I и III ).
Позднее, Мари в Юкках еще училась
на курсах шитью и ткачеству. В период учебы сшила
себе национальный финский костюм и соткала передник.
Тогда национальные костюмы в повседневной жизни
уже не носили, а дома ткали полотна, которые использовались
на простыни и нижние юбки, а национальный костюм
был подарен сестре Айно, когда та уже подросла
и училась в педагогическом техникуме.
Мамин отец Туомас Толппа умер в
1922 году, когда ему было 47 лет, его жене Кристине
- 40 лет, а их детям: Мари - 15 лет, Анни - 13,
Михаилу - 9, Туомасу - 7, Матвею - 5, Айно - 3
года, Тююне - 1 год. Дети, как говорится, "мал
мала меньше". Умер он ночью, а днем перед
этим еще работал по хо-зяйству.
Старшей дочери Мари в это время
дома не было и она даже не смогла приехать на
похороны из-за больной ноги. Она в Юкках поранила
ногу, в рану попала инфекция и случилось чуть
ли не заражение крови. Полгода после этого она
не могла надеть ботинок на эту ногу и ступить
на нее. Ее дядя Павел Репонен привез ей из Белоострова
просторные валенки. Они стоили семье воза сена,
который за них пришлось отдать.
Похоронили маминого отца на кладбище
(новом) при лютеранской церкви в Белоострове.
Перед погребением, в пристройке к церкви (sakaristo)
о нем, бессменном церковном старосте на протяжении
десятилетий, были сказаны хорошие поминальные
слова (некоторые при этом плакали).
Мамина мама позднее говорила: "Хорошо,
что я его сама похоронила". Имелось в виду,
что многие ингерманландские финны после ареста
(чего ее муж в конце концов не избежал бы) бесследно
пропадали и никто не знал, где они были преданы
земле.
После смерти отца многие в деревне,
даже близкие родственники, не верили, что такая
большая семья, где только одна взрослая и семеро
детей, при том пять малолетних, сможет прожить
без хозяина. Крестный маленькой Айно даже говорил:
"Если деревня не поможет, то все, как тараканы
умрут", добавив: "Кроме моей крестницы".
Но семья смогла самостоятельно прожить, никто
с голоду не умер и жили не хуже других. И все
дети выросли трудолюбивыми, умными, хорошими людьми.
|
